Intervijas

Зачем подстригать когти дракону? Intervija Baltkrievu avīzeii

Андрис Миглавс – директор Латвийского государственного института аграрной экономики. Закончил факультет экономики Латвийского государственного университета. Доктор экономических наук. Принимал ативное участие в разработке принципов приватизации государственной собственности и земельной реформы. Один из авторов целого ряда соответствующих законопроектов. 39 лет. Женат, имеет двух дочерей.

   С Андрисом Миглавсом беседует наш (Национальной экономической газеты) корреспондент Юрий Сапожков

 

   --Не так давно Вы приезжали в Минск и в порядке обмена опытом выступали на одной из научных конференций, посвященных проблемам белорусского аграрного сектора. Но применим ли ваш опыт у нас? У вас уже дано нет колхозов и совхозов, у нас они до сих пор существуют. Совершенно разные системы собственности, различные формы хозяйствования.

   -- Системы разные сейчас. Но до этого был путь длиною почти десять лет. И я уверен, что путь, которым мы прошли, вам все равно не избежать. Рано или поздно. Это закон экономической эволюции – оптимальный, незатратный вариант хозяйствования неминуемо восторжествует. Десять лет назад, когда коллективные хозяйства в Латвии «процветали», частный сектор уже давал 62% всего производимого в стране картофеля, 45% -- овощей, 27% -- мяса и 29% -- молока. У вас сегодня очень похожие цифры. А какие гигантские денежные вливания нам приходилось делать в общественное сельское хозяйство! За счет налогоплательщика, с помощью печатного станка. И все – как в топку. Пламя инфляции требовало денег еще и еще.

Ничего не давало и применение различны форм оплаты труда по так называемому конечному результату. Это были половинчатые меры, где не работала основа экономики - правильное сочетание интересов, ответственности и результатов труда каждого, что возможно только при частном предпринимательстве, основанном на частной собственности, а не разного рода сурогатов в виде разных форм арендно подрядных отношений в государственных или коллективных хозяйствах. Я иногда ловлю себя на пессимистической мысли. Мне кажется, что мы еще сто лет будем избавляться от того наследства, исказившего нормальную человеческую модель жизни и работы на селе. Оно до сих пор тяготеет над нами, как призрак, перед которым мы виноваты.

   --Что вы имеете в виду?

   --Запущенные села, отсутствие условий для достойной жизни там, скрытая безработица. Не каждый сельский житель по складу ума, навыкам, мотивациям и наличию инфраструктуры может найти себе применение как предприниматель а иногда и как продавец нормальной рабочей силы. Разве это не иллюзия занятости, если человек, к примеру, трудится на своих пяти гектарах, тратя реально на это всего лишь 1-2 полноценных месяца труда в году. Это скрытая безработица. В развитых странах в сельскохозяйственном производстве занято очень маленькое количество населения. В Швеции, например, 2%, в Германии -–3%. В нашем аграрном секторе (150 000, а по некоторым данным 200 000 человек) крестьяне составляют 15%. А производят они всего 2,5-3 % валового внутреннего продукта. Если считать еще отрасли, перерабатывающие сельскохозяйственное сырье, то можно говорить о 6% ВВП. Невооруженным глазом видно, как велик у нас пласт людей, который, если отбросить эвфемизмы, является сегодня социальным балластом. Страна не может поддерживать такой сектор экономики, разоряя самою себя, и наша цель – сократить его.

   -- То есть сегодня он по всем параметрам убыточен, несмотря на его частную основу, и государство пока поддерживает его теми же вливаниями, что и раньше. Что же изменилось?

    -- Да, аграрный цех убыточен, но как раз во многом потому, что государственная поддержка сократилась во много раз. Национальная программа его финансовой поддержки мизерна. Она составляет всего 3% от государственного бюджета, что около 1 % ВВП, что oкoлo 1 % VVP. Это намного ниже, чем было раннее, при советской экономической системе, ниже чем в странах Европейского Сообщества. Уже в этом перемена оогромная. Мы вообще пересматриваем роль аграрного сектора как производственного. С экономической точки зрения потребителя как преобладающего члена общества, нам дешевле ввозить, чем производить самим, и населению выгоднее купить импортный продукт. Если сегодня затраты на производство 1 килограмма живого веса говядины составляет полтора-два доллара США, а его рыночная цена -- 60 центов, благодаря импорту, то кто будет заниматься говядиной дома? Та же ситуация с картофелем, овощами, фруктами, другими продовольственными товарами.  В Польше, Германии, Литве или Венгрии все это значительно дешевле благодаря агроклиматическими биологическими условиями и инвестициями в новейшие технологии. Поэтому мы не можем позволить себе исповедовать экономический патриотизм, латая дыры и не вылезая из долгов. Уже счас мы как и все другие Восточноевропейские страны – страна нет-импортера агропродовольственных товаров. Наша экономика открытого мира. У нас цены в магазинах – близкие к среднеевропейским.

По сравнению с 1990 годом объем сельскохозяйственного производства составляет 30%. Но, не по всем параметрам сокращение было одинаковым: молочные продукты, яйцо, мед, рыбу, напитки, сахар и кондитерские изделия мы экспортируем не только на восточные рынки, но и на западные. Мы смогли обеспечить себя хорошим зерном и сахаром, что было немыслимым раньше.

   -- Но так можно свести роль аграрного сектора к нулю. Америка, например, гордится, что один ее фермер кормит более десяти граждан. Что же остается латвийскому сельскому хозяйству? Развивать только лишь экспортные отрасли? И что делать с тем «социальным балластом», о котором вы упомянули? Кстати, он ведь прошлым летом тоже, как и в Польше, перекрыл латвийские дороги, требуя ввести тарифы на мясо, защитить отечественный рынок?

   --Да, каждый человек защищает свое право на лучшую жизнь. Но каждый из нас прежде всего судит со своей колокольни. Фермеру, который выращивает скот на убой, нужны высокие цены на мясо, потребителю выгодны низкие цены. А государству, соседи которого поставляют это мясо в три раза дешевле, в целом выгодно, чтобы фермер оставил свое убыточное занятие и нашел себе другое, более эффективное. Государству легче заплатить ему компенсацию, равную ожидаемой прибыли, и поощрить его профессиональную переориентацию. Вообще с подобными проблемами столкнулись все страны Восточной Европы. Роль сельского хозяйства как производственно-экономического сектора резко сократилась. Это глобальное отличие наших переходных экономик от традиции дореформенных времен. И позтому это нормальное явление, если прежде всего решать проблемы поддержания экономической среды на селе, чтобы создать предпосылки для развития других отраслей в той же сельской местности. До тех пор, пока они не решены, общество вынужденно продолжает делать ставку на сельскохозяйственное производство. Но тем не менее, мы будем оставаться страной с прозрачными границами, поддерживать у себя внутри исключительно те отрасли аграрной экономики, которые либо приносят прибыль,  либо обещают стать прибыльными в скором времени.

   -- Значит, вы максимально увеличиваете потенциал окупаемых направлений сельхозпроизводства с тем, чтобы за их счет поддерживать жизнь бесперспективных? Но ведь это модель из вашего прошлого и нашего настоящего – откровенная уравниловка! «Социальный балласт» от этого не станет меньше.

Никак нет. Скорее всего, сохранить наиболее распространенные отрасли сельского хозяйства и развивать другие- альтернативные традиционному производству сельского хозяйства.

Но для этого на самом деле нужна определенная экономическая среда – что вы имеете в виду под экономической средой на селе?     

   -- Это в первую очередь, современная инфраструктура транспорта и связи, доступное образование и здравоохранение, что вместе создает условия нормальной, достойной человека, жизни. При этом в сельской местности смогут располагаться базы оптовой торговли, пункты всякого рода услуг, офисы, банки, промышленные предприятия. Балласта, как вы говорите, станет меньше, потому что увеличится занятость людей, и они, что самое главное, будут получать зарплату не за счет сельскохозяйственного производства, а за счет глобального рынка. Если не будет на той или иной территории этого внешнего дохода, она обречена, у нее нет будущего. Латвийская деревня, как и белорусская, стареет, пустеет. Больно смотреть. А везде в цивилизованном мире село сегодня --это лакомый кусочек,  престижное место для жизни и базовое для размещения самых различных отраслей экономики. Особенно в небольших странах, где от города до села на хорошей машине рукой подать. А пока аграрному сектору суждено сохранять, образно говоря, живую душу села, не дать опустеть дому, в который придет город. Он отворяет ему дверь.  

   --Все это, Андрис, немного походит на утопию. Это произойдет так нескоро. Ваш министр экономики Айгарс Калвитис недавно назвал приблизительную цифру –30-40 лет. Да еще при условии, если ежегодный рост ВВП будет не менее 6%.

   -- Я тоже говорю о будущем, может быть, это не так уж и далеко. Ученый тем более должен подниматься над ежедневными проблемами. Указанные изменения должны происходить уже в течение 5-10 лет, или же их не будет в обозримом будущем вообще. И все начинается с нового поколения.

   -- Да, но сегодня они явно не в пользу вашей концепции судьбы аграрного сектора. Я читал ваши же исследования о фермерских хозяйствах. Большинство собственников земли, которую они возделывают, боятся любой формы кооперации, которая могла бы изменить их жизнь к лучшему. Ведь рядом с удачливым крестьянином-предпринимателем, сумевшем по крайней мере купить трактор, десять, как вы сами отмечаете, неудачников, гнущих спину только на прожитье своей семьи. Предвидели ли вы этот результат реформ, когда вы их начинали?

   --Это временный результат. Да, сегодня у нас от кооперации шарахаются, как черт от ладана. Большинство за индивидуальный бизнес. Это пост-колхозный рефлекс. Он должен пройти. Люди поймут, что нечего бояться, когда земля принадлежит тебе, когда ты ведешь хозяйство на ней, используя современные технологии и технику. Когда прибыль от сотрудничества распределяется по объектам современного бизнеса. количество акций. А многие поймут, что не всем дано быть фермерами и что лучше продать или сдать в аренду свою землю тому, кто ее лучше использует. Таким образом и будет сокращаться число занятых крестьянским трудом. Когда мы начинали реформы, мы предвидели, конечно, что образуются сотни тысяч фермерских, семейных хозяйств, которые ничего не дадут государству, кроме того, что снимут с него бремя бесполезных дотаций на, так называемое, развитие сельского хозяйства. Потому что фермер, который не может купить трактор или новые линии по переработке сырья (а таких большинство!), обречен на допотопные методы труда. А в итоге это--неконкурентность продукции, сокращение экспорта и т.д. Повторюсь --скрытая безработица. Однако мы не знали, что она будет в таком масштабе, какая экономическая диспропорция при прежнем строительстве недвижимости будет такой огромной. Надеялись, что счастливых людей на селе будет больше. Нет, всё же, если бы начинать все сначала, я бы не отказался ни от чего, что сделано по реформированию сельскохозяйственной экономики. Но предупредил бы общество, что большинство преувеличивает свои возможности в бизнесе, что появится целый социальный слой людей, надежды которых не оправдались. Что им нужно переучиваться, еще раз находить себя в жизни. Что государство никогда больше не будет платить производственному сектору сельского хозяйства столько, сколько платило раньше.

   --Вы упомянули о незначительной, но все же помощи государства в размере 3% от бюджета. На что идут эти деньги?

   --Главная проблема любой экономической трансформации – это стимулирование субъектов хозяйствования заниматься тем родом деятельности, который приносит доход. На это работает весь аппарат государства. Это – цель налоговой, таможенной, кредитно-финансовой политики. Учитывая реальную недоступнысть на денежном рынке финансовых ресурсов, упомянутые 3% (это всего-навсего около 30 млн. долларов США) в основном можно назвать поощрительным фондом тех хозяйств или индивидуальных предпринимателей в сельском хозяйстве, которые предложат интересный, сулящий прибыль бизнес-план. Тогда государство может согласиться оплатить 20%-40% стоимости проекта. По существу это беспроцентный кредит, предоставляемый для реализации хорошей инициативы. Часть средств из этой же трехпроцентной программы идет на развитие семеноводства и племенного животноводства, чтобы не допустить потери генофонда всего сельского хозяйства. Из того же источника финансируется деятельность системы консультационной службы, созданной для распространения экономического образования среди предпринимателей. Инвестиции в образование, как показывают новейшие исследования в Канаде, дают отдачу быстрее, чем вложения в материальную, так скажем, экономику.    

   -- Может ли предприниматель получить обычный кредит?

   -- Довольно легко, но … он этого, как правило, не делает. Не выгодно. Ставка долгосрочных кредитов (на 3-7 лет) не опускается ниже 12%. А чаще всего она составляет 18%. Уровень же рентабельности сельскохозяйственного производства не настолько высок, чтобы платить такие проценты. Учитывая  неблагоприятную ситуацию на кредитном рынке из-за отсутствия ресурсов, государство и пошло на ко-финансирование наиболее перспективных проектов. Это решение принято в 1998 году и уже принесло первые результаты: если в 1996 году частных инвестиций в сельское хозяйство Латвии было около 5 млн. долларов США, то сегодня – далеко за 50 млн. Долларов в год. Современной tехники на полях стало значительно больше.

   --Каков средний доход фермера, который работает на своих гектарах по-старинке, с лошадью и плугом?

--Стоимость продаваемой продукции соответствует 100–150 долларов США в месяц. Столько получает и средний пенсионер. Но от этого все таки будет отнять и затраты на производство.

   --В чем заключалось реформирование аграрного сектора кроме роспуска колхозов и совхозов? Такое впечатление, что отдача пока слишком мала.

   --Вы ошибаетесь. Эффективность Не всегда и измеряется величенной прибыли. Сокращение убитков является симптомом повышения эффективности. В эти годы мы создаем материальные и правовые условия для развития частного предпринимательства. Без них мы никогда не обеспечили даже упомянутых мной 30% объема сельскохозяйственного производства по сравнению с 1990 годом. Наша страна уже участвует в мировом товарообороте.

   Если коротко, то наши преобразования  начались сразу после провозглашения независимости Латвийской Республики. Один из первых декретов парламента был декрет об аграрной реформе. Она предусматривала следующие направления: либерализация цен; земельная реформа, частная собственность на землю; устранение планового руководства сельским хозяйством и освобождение инициативы; создание правовой основы для функционирования вновь образованных структур. Все это, отмечу, было сделано сразу. Параллельно проводилась крупномасштабная приватизация государственной собственности. Отказались не только от ценового перераспределения, но и всяческих денежных поддержек, государственных преференций и инвестиций. На первых порах ввели тарифы на ввозимые товары, потом их снижали, сокращали и практически сняли совсем.  Уверен, только эти меры обеспечили выход из тупика коллективизации, где никто ни за что не отвечает. 

  --Назовите одну из самых, на ваш взгляд, болезненных проблем, с которой столкнулась Латвия на этом пути.

  --Я уже говорил о колхозном рефлексе. Это сильно сдерживает развитие форм хозяйствования на селе по типу пресловутых АПК, но в которых бы чувство ответственности было не размытым, формальным, как раньше, а вполне конкретным, возникшем на личном интересе от работы на собственной земле и с помощью собственных орудий производства. Это еще наше будущее.

   Еще одна трудная проблема связана с землей. Вы знаете, что мы возвратили землю ее бывшим владельцам до 1940 года или их наследникам. Но многие из них не могли или не хотели ее обрабатывать. Продажа  из-за дешевизны рынка также оказалась убыточной -- откуда взяться  покупателю в бедной стране на ресурс, который не принесет прибыли? В результате резко сократились площади используемых под угодья земель. Рынок земли по-настоящему не работает, за исключением тех случаев, когда она покупается под строительство. Но это все временное явление. Хотя налог на землю и небольшой, скоро ее не выгодно будет держать в праздности. А все возрастающий уровень благосостояния населения сделает этот предмет купли-продажи весьма и весьма популярным. Уже сейчас растет количество арендных сделок.   

   --Может ли у вас купить землю иностранец?

   --Конечно. При условии, если с его страной и Латвией подписано соглашение о защите инвестиций.